Дмитрий Певцов. Творчество. Флудилка

Я все-таки посмотрела «Интервью»! Бывает – первый спектакль театра смотрела последним

Два актера – Юрий Михайлович Ваксман (Джеймс Шэннон) и Владимир Евгеньевич Гусев (Абрахам Московиц) – два этих имени уже говорят о том, что плохим спектакль не может быть по определению, режиссер – Владимир Александрович Воронцов – еще один аргумент в пользу спектакля. Просто все эти люди не могут сделать что-то плохое, глупое, никому не нужное. Камерный театр такое вообще сделать не может

До этого читала статью «Исповедь под пыткой», мне лучше не написать, это действительно – исповедь под пыткой. Сильный, очень сильный спектакль! Как же я рада, что в 1999 Владимир Воронцов поставил этот спектакль, спектакль, с которого началась история Камерного, началась в помещении ресторана «Актер»!!!

«МУКА НЕЗАБВЕНИЯ Скрытый текст

Их первый спектакль – «Интервью», ставший центральным событием салона, - поставлен по американской пьесе Питера Суэта, которая, получив в 70-х массу драматургических премий, была впервые поставлена в Ярославле. Небогатое ателье Абрахама Московица (Владимир Гусев) посещает страховой агент Шэннон (Юрий Ваксман) - ему нужно провести исследование, чтобы выяснить платежеспособность, а главное - жизнеспособность страхователя. Шэннон - ирландец-эмигрант; должность обязывает его быть настойчивым и пунктуальным - он идет на любой шантаж, чтобы сформировать для фирмы верный образ клиента. Человек системы, тщеславный клерк-контролер, он горд своим, как ему кажется, высоким социальным положением. Московиц - старый еврей, бедный портной, которому слишком тяжело бороться за место под солнцем. Истинное положение Шэннона - мелкого чиновника по незначительным поручениям - выдает не только помятый и потертый костюм, но и ошибка в безупречной финансовой системе: компьютер приписал к сумме страхования лишний нолик, и теперь Московицу приходится отвечать за деньги, немыслимые для частного ателье.

Капиталистическая анкета на проверку платежеспособности ничем не отличается от социалистической, главное - благонадежность. Формальные вопросы огромного досье не находят в душе Московица формальных ответов. Ему приходится мучительно обращаться к тайникам своей памяти - он начинает врать, чтобы просто не вспоминать, не тревожить воспоминания, но вопросник составлен так, чтобы постоянно уличать во лжи единожды совравшего. Каждый пункт - взлом памяти, агрессия в мозг опрашиваемого, который в этом случае становится допрашиваемым. Демократия конца XX века изобретает все более изощренные, но гуманные на вид способы унижения человека человеком.
Поначалу Московиц сопротивляется, одерживая победу над туповатым клерком, но победа скоро сменится поражением. Неточности в ответах Московица выводят Шэннона из себя: разозлившись не на шутку, он подойдет к манекену, на который наброшен еще не готовый пиджак, и с диким криком ударит по нему кулаком - манекен упадет, а вместе с ним униженным почувствует себя и портной. Адское интервью во имя интересов дела, за которое Московиц держится, должно быть завершено, и портной прекращает схватку - застывает и сжимается, привычно смиряясь с тем, что снова будет страдать, мучиться.
Одну за другой Шэннон выуживает из Московица страшные тайны его биографии, в которых еврею стыдно и горько признаться («Ну как вы можете спрашивать?»), - погромы вынудили его семью покинуть Россию, а нацистские концлагеря подорвали его здоровье. Проклятый вопросник заставляет уже доведенного до истерики Московица признаться и в тяжком, самом интимном грехе, который тот тщетно пытается отмолить в каждый праздник Йом Кипур. Московиц, успевший укрыться от нацистов, спас свою жизнь, но ценой молчания в тот момент, когда на его глазах убивали жену и детей.
После одного из признаний Московица Шэннон откроет дверь «на улицу» и станет шумно глотать воздух. Воздуха не хватает и зрителю - невыносимо бывает не только страдание, но и сострадание. Исповедь под пыткой - это испытание и для все более - на протяжении спектакля - замирающего зала. Вторую часть спектакля Владимир Гусев почти полностью проводит со слезами на глазах. И здесь слезы - требование не столько натуральности, сколько самосохранения; боль от «вымысла» необходимо смягчить, чтобы и актерам, и зрителю «остаться целым», а душу Московица отпустить с миром - с последним вопросом интервью он умирает.

«Независимая газета», 18.11.2000. Павел Руднев»